Продолжение

1. НИЦШЕ . АНТИХРИСТИАНИН .
                                   
1. «Закон против христианства»
     
Само название работы в своих заголовках не оставляет сомнения в позиции автора по проблеме религии:     

"ОПЫТ КРИТИКИ ХРИСТИАНСТВА"
"ПРОКЛЯТИЕ ХРИСТИАНСТВУ"

В подготовительных черновиках к этой работе присутствует и еще более откровенная позиция автора к христианству:     

Закон против христианства
издан в День Спасения, первый день Первого Года
(30 сентября 1888 г. ложного календаря)
Смертельная война пороку: порок есть христианство

Тезис первый.      Порочность есть всякого рода противоестественность.
                     Порочнейшим человеком  является священник,  он учит
                    противоестественному. Против  священника  нужны  не
                    доводы, а каторга.
  Тезис второй.      Всякое участие в богослужении есть покушение на об-
                    щественную нравственность.  Нужно  быть  суровее  к
                    протестантам, чем к католикам,  суровее к либераль-
                    ным протестантам,  чем  к правоверным.  Чем ближе к
                    науке, принимающий участие  в  христианской  службе,
                     тем он преступнее.  Следовательно,  преступником из
                    преступников является философ.

Тезис третий      Достойны проклятия места, где христианство высиживало свои
                  яица-базалики, должно быть сравнено с землёй. Как безумные
                  места Земли они должны стать ужасом для всего мира. Там
                  должно разводить ядовитых гадов.
Тезис четвертый.    Проповедь  целомудрия  есть  публичное побуждение к про-
                    тивоестественности ...  Любое презрение к половой жизни,
                     любое загрязнение ее понятием «нечистое»  есть грех про-
                    тив святого духа жизни.
  Тезис пятый.       Запрещается  есть  за одним столом со священником: этим
                    человек исключает себя из порядочного общества. Священ-
                    ник  -  это наш чандала  - должен быть объявлен вне за-
                    кона, его должно морить голодом, гнать во всякого  рода
                    пустыни.
  Тезис шестой.      Должно называть священную  историю теми  именами, како-
                    вых она заслуживает, а именно проклятая история; должно
                    пользоваться словами  «бог»,  «спасение»,  «избавитель»
                    как ругательствами, клеймом преступника.
  Тезис седьмой.     Все остальное следует из вышеизложенного.
     
                                                              Антихрист.
                                                              (выделено мной)

Продолжение

2. Путь в одиночестве.
     
То, что Ницше приступал к написанию этой работы именно в таком состоянии, подтверждается его словами на первой же страницы изложения:     
«Нужно, как то свойственно сильному, отдавать предпочтение вопросам, которые  в наши дни никто не осмеливается ставить; необходимо мужество, чтобы вступить в область запретного; необходима предопределенность - к тому, чтобы существовать в лабиринте. И семикратный опыт одиночества».
Ницше необходимо, и в первую очередь для себя, доказать, что он сильный  и  в  состоянии бороться с бесчисленной армией апологетов христианства. Необходимо набраться огромного мужества, чтобы выступить не столько против внешних запретов, сколько против внутренних ограничений на критику нечто для него страшного и мало понятного, ведь серьезная и аргументированная критика в европейском обществе существовала всегда на протяжении всей истории христианства. В XIX веке уже не было ни какой физической угрозы для критиков христианства, как это существовало еще в XVI и XVII веках, по этому мужество необходимо было для борьбы  именно со своим собственным страхом, хотя бы для того чтобы последовать за тем, кто уже прошел этим путем:                     
Иосиф Флавий (37 – 100 г.н.э.) - древнееврейский историк.
Цельс (II век н.э.) - философ-эклектик, критик христианства. Наиболее известное  произведение  посвященное  этому вопросу - «Правдивое слово» (177 г.).
Валла Лоренцо (1405 – 1457 г.) - итальянский гуманист, доказавший подложность «Константинова дара»,  грамоты, с помощью которой папы пытались обосновать свои притязания на светскую власть.
Штраус Давид Фридрих (1808 – 1874 г.) - немецкий историк христианства, философ, представитель левого гегельянства (младогегельянства), автор сочинения «Жизнь Иисуса» в 2 т., в котором Христос признавался исторической личностью и доказывалась мифологичность евангелий.
Бауэр Бруно (1809 – 1882 г.) - немецкий философ, автор работ по истории раннего христианства, в которых отрицал достоверность евангелий.
Маркс Карл (1818 – 1883 г.) - основатель социально-экономической теории социализма, получившей уже при его жизни название «марксизм», теоретик материалистического атеизма.
Энгельс Фридрих (1820 – 1895 г.) - теоретик марксизма и материалистического атеизма.
Лафарг Поль (1842  -  1911 г.) - французский теоретик и пропагандист марксизма, исследователь социальной роли религии.
Карл Каутский (1854 – 1938 г.) – немецкий теоретик и пропагандист марксизма, исследователь соцально-исторических аспектов христианства.

Продолжение

3. «Без примеси маролина»
     
Ницше осознавал, что собственных сил у него для этого недостаточно, поэтому путем аутетренинга или магических заклинаний он возбуждает в себе чувство гипертрофированной силы:     
«Мы гиперборейцы...
Что хорошо?  -  Все,  от чего возрастает в человеке чувство силы, воля к власти, могущество.
Что дурно? - Все, что идет от слабости.
Что счастье? - Чувство возрастающей силы, власти, чувство, что преодолено новое препятствие.
Не удовлетворяться, нет, - больше силы, больше власти!
Не мир - война; не добродетель, а доблесть (добродетель в стиле Ренесанса, доблесть - без примеси моралина).
Пусть гибнут слабые и уродливые - первая заповедь нашего человеколюбия. Надо помогать им гибнуть.
Что вреднее любого порока? - Сострадать слабым и калекам - христианство...»
Более откровенного и красочного описания собственного психологического состояния трудно себе представить. Характерной особенностью защитной реакции примитивного сознания от внешних страхов является отождествление себя с неким непобедимым, как правило мифическим, существом - тотемом, в качестве которого Ницше выбирает гиперборейцев, мифы о которых сообщают греческие античные авторы: Гимерий, Пиндар, Геродот. Самое парадоксальное в том, что современные исследования позволяют отождествлять гиперборейцев со славянами жившими на Днепре в середине второго тысячелетия до н.э., которые в то время создали одну из величайших цивилизаций того времени, волею судеб исчезнувшую с лица Земли, оставив о себе лишь смутные мифы.
Следующий психологический прием предпринятый Ницше - нечто вроде заклинаний.  Причем содержание этих заклинаний происходит непосредственно из христианства,  против которого он их и направляет.
Слова «Нового Завета» глубоко проникли в сознание Ницше:     
«Огонь пришел низверсть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Думает ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю я вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех».
(Лука,гл.12,ст.49:52)
«И ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов».
(Матф.,гл.13,ст.42)
«Иисус говорил им: Отец Мой доныне делает, и Я делаю. И еще более искали Его Иудеи за то, что Он не только нарушал субботу, но и Отцом Своим называл бога,  делая Себя равным Богу. На это Иисус сказал:
Истинно, истинно говорю вам: Сын ничего не может творить Сам от Себя, если не увидит Отца творящего: ибо, что творит Он, то и Сын творит также. Ибо Отец любит Сына и показывает Ему все, что творит Сам; и покажет Ему дела больше сих,  так что вы удивитесь. Ибо Отец и не судит никого, но весь суд отдал Сыну, дабы все чтили сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его. Истинно, истинно говорю вам: слушающий слово Мое и верующий в Пославшего меня имеет жизнь вечную, и на суд не приходит, но перешел от смерти в жизнь.
Истинно, истинно говорю вам: наступает время, и настало уже».
(Иоан. гл.5, ст.17)                                                                     
Презрение к состраданию слабым, немощным и обездоленным это не противопоставление христианству, как это преподносит Ницше, вполне возможно искренне в это верующий, а логичное усвоение христианской морали вытекающей непосредственно из самих евангелий:     
«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня,  Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова.  И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам».
(Матф., гл.15, ст.22)     
Причем обратите внимание, Апостолы обращаются к Иисусу не потому, что женщина нуждается в помощи, а лишь потому, что она им мешает, и они просят его не помочь  ей, а отпустить ее, то есть прогнать, что собственно он и пытается сделать, не утруждая себя оказанием помощи.                                               
Особо характерна  фраза «доблесть - без примеси моралина» которая происходит от никем не замечаемых слов Иисуса:     
«О род не верный и развращенный! доколе буду с вами и буду терпеть вас».
(Лука,гл.9,ст.41)
«Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мной.»
(Лука,гл.19,ст.27)     
Первая фраза относится к ближайшим друзьям, Апостолам, вторая к врагам, но обе они характеризуют иисусов аморализм, который в интерпретации Ницше вытесняет многовековые общечеловеческие моральные устои.

Продолжение

5. «Воля к власти»
     
Ницше находился в плену тысячелетнего заблуждения, что справедливость может быть восстановлена сильной, твердой рукой: «Вот приедет барин, барин нас рассудит». Причем это заблуждение проникает у него еще глубже, и он начинает путать биологические основы жизни с социальными:     
«Жизнь для меня тождественна инстинкту роста, власти, накопления сил, упрямого существования; если отсутствует воля к власти, существо деградирует. Утверждаю, что воля к власти отсутствует во всех высших ценностях человечества, - узурпировав самые святые имена, господствуют ценности гибельной деградации, ценности нигилистические».
Во-первых, в этом абзаце следует обратить внимание, как происходит подмена частного вопроса глобальными масштабами. Утверждение касается всего человечества, в то время, как христианство исповедует только его четверть, следовательно,  проблемы касающиеся части населения переносятся произвольно на все население планеты. Эта полемическая черта свойственна менталитету иудохритсианства, когда частности обобщаются до вселенских масштабов: наводнение до всемирного потопа, местное собрание до вселенских соборов и т.д..
Во-вторых, Ницше приравнивает феномен власти к биологическим явлениям роста, адаптации и самосохранения. Власть как элемент существования биологических объектов присуща только биологическим социумам. Животные, живущие вне социумов, не знают такого понятия как власть. Они используют силу для завоевания своей экологической ниши, но внутри существования этой ниши власть как феномен социальных отношений не существует. Другое дело социальные животные, начиная от насекомых: муравьев и пчел, и кончая человеком, социальная иерархия в которых является основой самого существований этих социумов. У этих животных социальная функция власти срастается с биологической, но чем выше развитие животного, тем меньше зависимость властных функций лидеров от врожденного состояния. У человека  практически эта связь отсутствует полностью. Властная функция в первую очередь зависит от социального строя общества и социальных условий существования личности. Абсолютным примером этого может служить правление в России Екатерины I и петровского фаворита Меньшикова. Оба родившись в социальных низах, волею судеб и социальными условиями, царившими тогда в России, смогли подняться на самую вершину иерархии власти. При этом ни та, ни другой не обладали для этого ни какими  врожденными качествами, в том числе и «волей к власти». Вообще волей к власти природно одариваются лишь пять процентов людей, которые могут выполнять социальные требования, предъявляемые к властным функциям, но в силу не совершенного социального устройства больше половины из них чаще всего остаются обществом не  востребованы, а их место занимают люди у которых воля к власти подменена жаждой порабощения, угнетения, обогащения и праздности. Вводя в оборот такое понятие  как воля к власти,  Ницше к сожалению не раскрыл сути самой власти, а тем более форм под нее мимикрируемых, что значительно важней, чем призыв к власти как высшей моральной ценности.
В-третьих, Ницше приравнивает нигилизм  и христианство, приписывая им ценности губительной деградации. Деградация это всегда временной процесс и вне времени бессмысленно говорить о каких либо изменениях. Не рассматривая сейчас вопрос социально-политических и психологических изменений при переходе от национальных религий к христианству, в большинстве своем связанных именно с деградацией, но имеющей иную природу, рассмотрим лишь изменения произошедшие только в период христианского господства. Обозревая всю историю христианства, можно с уверенностью сказать, что принципиальных изменений нравственного характера за это время не произошло, человечество, исповедовавшее христианство находилось все это время в состоянии стагнации. Поэтому говорить о деградации ценностей значит грешить против истины, тем более относить это в адрес нигилизма, который в это время только появился, даже четко не выявив свою социальную позицию.  Кстати и здесь Ницше хулит то, что сам же и исповедует. Отрицая христианство в его внешних формах, он тем самым занимает позицию нигилизма, который по сути своей есть нисправергатель внешних форм, и с упорством, достойным лучшего применения, охранитель идеологических догматов самого христианства.

Продолжение

7. Право на истину.
     
Бесчеловечная селекция, провозглашенная Ницше как панацея от христианских уродств приводит его к пропаганде насилия и уничтожения уже не только физически немощных людей, но и вполне здоровых, исповедующих неприятные Ницше воззрения, религиозные или философские:     
«Необходимо сказать, кого мы считаем своей противоположностью, - богословов и всех, в ком течет богословская кровь, - всю нашу философию...
(вольнодумство господ естествоиспытателей и физиологов в моих глазах только шутка, им в этих материях не достает страсти, им недостает страдания)
Идеалист, что жрец, все высокие понятия у него на руках (да и не только на руках!), он с благожелательным  презрением  кроет ими и «рассудок», и «чувства», и «почести», и «благополучие», и «науку»... Пока признается существом высшего порядка жрец, этот  клеветник, отрицатель и отравитель жизни по долгу службы, не будет ответа на вопрос: что есть истина?»     
«Священник должен быть объявлен вне закона, его должно морить голодом, гнать во всякого рода пустыни».
«Против священника нужны не доводы, а каторга».
К сожалению, ненависть к священникам присущая многим людям, не только  Ницше, застилает глаза на причину, по которой они становятся предметом ожесточенной критики. В то время как непредвзятый взгляд позволяет видеть в них тех же мирских учителей, которые во множестве обучают детей разным наукам. Ни кому не приходит в голову обвинять учителя в том, что он, преподавая дарвинскую теорию эволюции видов, злонамеренно воспитывает учеников на извращенном материалистическом атеизме, прививая им с детства искаженное миропонимание. Учитель профессионально выполняет те обязанности, которые он добровольно принял на себя, поступив на службу просвещения, и не вина учителя в том, что он сам обучен ложным истинам, и призван этим ложным истинам обучать подрастающее поколение. Ту же роль выполняет и священник, он обучает прихожан религиозным традициям, обычаям, ритуалам, он помогает в практике исповедования своей религии, и не вина священника в том, что исповедуемая им религия оказывается нравственно и морально ущербна, это скорее его беда.
Задача ученого не преследовать непосредственных носителей той или иной идеологии, а обоснованно и логично раскрывать ложность их воззрений. Подмена истинной науки ее видимостью приводит к политическому геноциду, когда носители одной идеи уничтожают всех, кто с ней не согласен, размножая тем самым нравственную уродливость.
И вновь мы встречаемся с христианскими ушами в менталитете Ницше: «не будет ответа на вопрос: что есть истина?».
Тезис: «Что есть истина?» - является одним из центральных христианских штампов в пропаганде своего учения. Но парадокс христианства в том, что оно и свидетельства против себя обращает в свою пользу, используя их для утверждения свой беспринципной морали. Так произошло и свыше упомянутым штампом. Эта фраза присутствует только в одном, самом позднем, и наиболее мифологичном евангелии, в евангелии от Иоанна:     
«Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь; Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего. Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем...»
(Иоан., гл.18, ст.37,38)
В других евангелиях этот эпизод представлен несколько по иному:     
«Иисус же стал перед правителем. И спросил его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь. И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал.
Тогда говорит ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?
И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.»
(Мат., гл.27, ст.11-14)
Марк почти дословно повторяет версию этой сцены по Матфею.     
«Пилат спросил Его: Ты Царь Иудейский? Он сказал Ему в ответ: ты говоришь.
Пилат сказал первосвященникам и народу: я не нахожу никакой вины в Этом Человеке.»
(Лук., гл.23, ст.3,4) 
   
Таким образом, версия Иоанна является компиляцией из более ранних материалов с собственным добавлением слов об истине. Причем очень интересно что слова эти  вылились в насмешку над параноидальным бредом Иисуса: «Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине...». Иисус во все время допроса молчит, не доказывает не только свою невиновность, но даже не пытается использовать последние мгновения свой жизни для страстной проповеди своих взглядов, своего свидетельства об истине, он словно партизан, хранящий важную военную тайну, умирает с печатью молчания на устах. О какой истине может идти речь, если Пилату он вообще неизвестен среди множества подобных ему кликуш. Как в хорошем романе  или театральном действие в некоторых высказываниях действующих лиц авторы оставляют недосказанность, чтобы читатель или зритель, мог домыслить продолжение по собственному желанию, так и евангелист Иоанн, оставляет вопрос Пилата:«что есть истина?» без ответа, чтобы за ним всегда оставалась двусмысленность, и некий ореол таинственности, чтобы присвоивший себе право «истины в последней инстанции» мог изобретать этот ответ в пользу своих интересов.
Все это осталось за пределами понимания Ницше, и он также как и все остальные укрепляет христианский штамп-перевертыш, повторяя его как магическое заклинание, в котором скрыта некая сакральная мудрость. Так безответственное отношение к словам рождает в философии понятия перевертыши, форма и содержание которых различаются между собой диаметральной противоположностью. Но интуитивно Ницше понимает ту потенциальную возможность, которая сокрыта в этой недосказанности, и использует ее в своем намеке на знание этого таинственного ответа, пытаясь отобрать это право у жрецов:     
«А ведь до сей поры царил жрец! Он определял, что «истинно», что «неистинно»!»
Ницше не уточняет, что скрыто за этим намеком, но можно предположить, что его понимание истины сформулировано в следующих словах:
  ««Добродетель», «долг», «благое в себе», благое безличное и общезначимое - все химеры, в которых находит выражение деградация, крайняя степень жизненной дистрофии, кинигсбергский китаизм. Глубочайшие законы сохранения и роста настоятельно требуют обратного - чтобы каждый сочинял себе добродетель, выдумывал свой категорический императив.
Когда народ смешивает свой долг с долгом вообще, он погибает. Ничто не поражает так глубоко, ничто так не разрушает, как «безличный долг», как жертва молоху абстракции...»
Ницше утверждает, что истина находится в примате личного над общественным. В  том  что  долг  личного благополучия и личных интересов превыше безличного долга перед обществом, народом, нацией, страной. Индивидуализм, как высшая философская ценность, наложенная на презрение к состраданию, выступает основой авторитарного абсолютизма в самой жуткой своей форме тоталитарного деспотизма и тирании. Исторически все известные тирании были бесчеловечны. Человеческая жизнь в них практически не имела цены. Все существование многомиллионных масс народа было подчинено «категорическому императиву» тирана. Причем от уничтожения не спасала ни преданность, ни любовь, ни покорность. Судьба конкретных людей зависела от его каприза и произвола.
Таким образом Ницше создает философское обоснование диктатуры меньшинства над большинством, получившее свою историческую реализацию в таких общественно-моральных уродствах как большевизм и фашизм, унесших в XX веке сотни миллионов жизней на алтарь своих «категорических императивов».
Критикуя христианство, Ницше не стремиться познать глубинные причины приведшие к пагубным историческим реалиям, он по форме и подобию создает учение,  формально не связанное с христианством, но по сути унаследовавшее все самое гнусное от него, откинув все то что придавало ему еще боле-менее человеческое лицо. В результате мы видим у Ницше звериный оскал хищника освобожденного от всех моральных обязательств перед себе подобными. Философию Ницше можно назвать философией нравственного дегенератизма, высшей целью которой является уничтожение всех морально-нравственных ценностей человечества и низведение человека до индивидуалистического животного-хищника. В его философии виднеется мираж конечной цели человеческого развития - этология льва-мутанта.

Продолжение

9. В сумраке сознания.
     
Любая идея, которая ложится на сумеречное сознание, обречена на бесконечное блуждание в потемках, вместе с угнетенным каким-либо догматом умом. И уже ни что не может ему помочь выбраться из этого замкнутого лабиринта, в который загоняет себя схоластический разум желающий видеть иллюзию вместо реальности. Но это не  вина его - беда. Основная, если не сказать абсолютная, часть людей предпочитает содержать свое сознание в плену иллюзорной реальности. Практически единицы предпочитают документальные жанры художественным, все же прочие стараются окружить себя сказкой романов, фильмов, спектаклей, многократным обсуждением однажды пережитого, всем тем где реальность преломляется чьей-либо фантазией и создает видимость реальной жизни. Самое страшное в этом то, что эта привитая с детства ирреальность начинает подменять собой действительную реальность в виде абсолютно алогичных идей. Эта болезнь присуща не только религиозному сознанию, но и сознанию атеистическому, пытающемуся изо всех сил доказать свою материалистическую объективность. К сожалению, не удалось выбраться из этого водоворота миражей и мифов и Ницше:     
«Пока народ верует в себя, у него - свой бог. Щедрость богача: гордому народу бог нужен, чтобы приносить ему жертвы.
Народ благодарен самому себе: ему нужен бог, чтобы благодарить...  Ему надо,  чтобы бог мог и быть полезным, и приносить вред, ему нужен бог-враг, бог-друг, которым можно восхищаться во всем - в добром и дурном.
На деле нет для богов иной альтернативы - либо ты воплощаешь волю к власти и остаешься божеством племени,  народа, либо ты воплощаешь бессилие к власти, а тогда ты непременно хорош, благ...»     
Материализм, развернув знамя атеизма, провозгласил отсутствие объективного существования Бога. Но Бог, не подчинялся ни каким декларациям и продолжал жить в сознании миллионов и миллионов людей, с этим вынужден был считаться материализм.  Тогда его апологеты объявили о существовании лишь идеи Бога как феномена объективной реальности. Таким образом, объективная Сущность, явившаяся первопричиной всего сущего, что в состоянии осознать человек, благодаря умозаключениям недобросовестных ученых, присвоивших себе право устанавливать что истинно, а что  нет, превращается в плод воображения, который можно лепить по собственной воле.  Казалось бы невинное заблуждение, противоречащее всей мистической  практике человечества, приводит к формированию уже совсем не невинного мировоззренческого  убеждения - антропоцентризма.
Антропоцентризм, также как в свое время геоцентризм, навязывает бытовому сознанию иллюзию реальности, обволакивая ее в авторитет научных утверждений «абсолютно истинного» материализма. Человек провозглашается вершиной и центром Вселенной, и Вселенная обязана вокруг этого центра вращаться. Славу богу, что эта заносчивость не в состоянии изменить реальное положение вещей,  хотя насилие над природой при таком мировоззрении превосходит всякие разумные границы: вспомните хотя бы освоение целины, осушение Кара-Богаз-Гола, или чуть было не реализованную переброску вод северных рек на юг и прочее, и прочее. Не зависимо от  того,  как  это хотелось христианству, Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, так и с местом человека во Вселенной. Хочет того атеизм или нет, но человек, лишь малая песчинка, практически ни чего не значащая в бесконечной иерархии Разумной Вселенной, и как бы не пыжились материалисты, они  не  когда  не смогут объективно заменить творческую мощь Создателя, жалкой немощью убого мыслящего  человека.  Поэтому  все попытки принизить или вовсе лишить права на существование величие Создателя напоминают персонаж известной басни Крылова: «Знать Моська ты сильна, коль лаешь на слона». Более подробно об одном из направлений антропоцентризма будет рассказано во второй части  этой книги посвященной экзистенциальной философии - персонализму.
Отрицание объективного существования Создателя, или как это принято в бытовом менталитете - Бога, зиждется лишь на авторитете материалистической науки,  приобретенного за счет совершенно других достижений, и эксплуатируемого недобросовестными учеными в угоду идеологии атеизма. Ни каких объективных данных, абсолютно доказывающих это утверждение у материализма нет. Мало того, материализм, в лице своих авторитетных представителей ученого мира, умышленно скрывает от общественного сознания, не  посвященных в сложные глубины современных наук, обывателей, что даже внутри достижений самой материалистической науки имеются все доказательства творческого начала в рождении и развитии Вселенной. Но эти доказательства разрушают основной миф атеизма на котором он базируется: отсутствие разума вне биологической формы человека, разрушая тем самым все его фундаментальное строение. Но с крушением атеизма, разрушается авторитет материализма, а этого его апологеты уж допустить ни как не могут, поэтому, прекрасно понимая, что они уже проиграли  исторический спор с природой, они пытаются незаметно смешаться в религиозных иллюзиях, затуманив для обывателя и без того неясную истину объективности Создателя.
Ницше не утруждая себя глубокими исследованиями объективных доказательств той или иной точки зрения относительно природы Бога, недоступными для него  очевидно в силу его холеристического характера и гуманитарного образования, тем не менее дает достаточно глубокую оценку психологической природы искажающей объективный образ Создателя в утилитарном менталитете бытового сознания. Но неспособность  увидеть разницу между  формой  и содержанием приводит Ницше к облыжной критике всего и вся, лишь бы это было связано с христианством:
«Даже бескровные из бескровных в силах завладеть им (христианским богом) - господа метафизики, альбиносы мира понятий. Они плетут и плетут вокруг него свои сети, плетут до тех пор, пока, зачарованный их движениями, он сам не превращается в паука, в «метафизикуса»...»
Для Ницше метафизики, честно пытающиеся понять и исследовать многочисленные явления мистицизма, идентичны христианским апологетам-догматикам, которые не только ни чего не хотят исследовать, но и всячески пресекают «на корню» даже незначительные попытки к этому. В глазах Ницше метафизики виноваты уж тем, что не в состоянии с его яростью отречься от христианских символов. Но и его отречение больше напоминает театральность, нежели плод глубоких раздумий:
«Бог - формула клеветы на «посюсторонность», формула лжи о «потусторонности»!
Осудив христианство, я  не хотел бы совершить несправедливость в отношении родственной религии, превосходящей его числом приверженцев, - это буддизм.
Буддизм во сто крат реалистичнее христианства; у него в крови наследие объективной и хладнокровной постановки проблем...»     
Действительно в буддизме нет такого четко сформулированного понятия Бога,  как в христианстве, тем не менее как и любая религия, буддизм не может обойтись без этого смыслового явления:     
«Это есть не-рожденное, не-появившееся, не-сотворенное, не-сотворение и не-соединенное.»
(Удана,80)
«Если отбросить обличья и имена, тогда исчезнет иерархия и останется только истинная и основная природа вещей и, поскольку не существует слова, способного дать исчерпывающее определение природы вещей, можно назвать это «расподоблением» реальности. Это, универсальное, недифференцированное «расподобление» - единственная реальность, которую можно с различных точек зрения охарактеризовать как Истину, Средоточение Духа, Трансцендентный Разум, Совершенство Мудрости и т.д. Эта Дхарма безобразности природы Высшей реальности есть Дхарма, провозглашенная всеми Буддами, и когда все сущее будет постигнуто в соответствии с ней, тогда постигнувший это обретет Совершенное знание.»
(Ланкавата сутра, 83)     
Ницше лишает Бога права на существование за то, что его проповедует христианство, но милостиво разрешает ему существовать в лоне, объективного и хладнокровного, буддизма, с его абсолютно объективной Нирваной. В сознание Ницше клокочет безумная смесь христианства и материализма, которая толкает его в миражи ирреальности, где объективность можно формировать по собственному желанию, лишь бы самому в это крепко верить.  Его не смущает, что подменив собой Заратустру, и написав под его именем свою «Авесту» («Так говорил Заратустра»), он тем самым принял на себя идеологию зараостризма, которая однозначно трактует такое смысловое явление как Бог:     
«Мудрейший знает обо всех планах,
Которые, разумеется, задуманы в прошлом Демонами и людьми,
И которым еще предстоит быть задуманными!
Он, Господь, единственный,
Да снизойдет на вас воля Его".
(Авеста, Ясна 29.4)
Причем и сам Ницше не отказывает себе в удовольствии иметь своего Бога («Так говорил Заратустра»):     
"Я жду более достойного; я не достоин даже умереть за него".
(Часть 2, Тишина)
«Поистине, это благословение, а не хула, когда я учу: «Над всеми вещами стоит небо-случай, небо-невинность, небо-дерзновение»».
(Часть 3, Перед восходом солнца)     
Театральность, с которой Ницше якобы низвергает христианские устои, в полной  мере показана им в его самой любимой им самим работе - «Так говорил Заратустра»,  где начиная с олицетворения себя с великим персидским пророком и кончая практически дословным цитированием «Нового Завета» («но Идущий за мною сильнее  меня; я не достоин понести обувь Его»), все пронизано самолюбованием собственной значимости на фоне «эпохальных афоризмов». Именно эта театральность предопределяет начало «Антихристианина», где он отождествляет себя с гиперборейцами, этим мифическим  блаженным народом с сурового Севера, ни чего общего не имеющего ни с его воззрениями, ни с его образом жизни, но придающего его сознанию ореол героической таинственности, так необходимый ему в его театральной борьбе с христианством.

Продолжение

11. Между светом и тьмой.
     
Несомненно, поиски истины приводили Ницше, как было показано в предыдущем параграфе, к ярким открытиям объективных, сущностных явлений. В ряду таких же ценных открытий является его вывод о формировании общественной религиозной морали на примере иудаизма:     
«История Израиля неоценима как типичная история денатурализации ценностей природы...
Первоначально, во времена царств, Израиль тоже обретался в правильном, то есть естественном, отношении ко всему. Яхве выражал сознание силы, радости,  какую испытывал народ от себя самого, надежды на себя самого: от Яхве ждали побед, на него полагались, не сомневаясь в том, что природа даст все необходимое народу - прежде всего пошлет дождь.
Яхве - бог Израиля и, следовательно, бог праведный; вот логика, какой следует всякий народ, на стороне которого сила, а потому и чистая совесть.
Обе стороны самоутверждения народа находят выражение в праздничных обрядах: народ благодарит бога за годичный цикл и преуспеяние скотоводства и земледелия... Такое положение оставалось долгое время идеалом...»
Здесь Ницше, безусловно, очень правильно, понял суть религиозной трансформации общественного сознания. Бытовому сознанию тяжело, да просто и не возможно, понять всю эзотерическую сложность сакральных знаний относительно Создателя и его места в повседневной жизни народа, поэтому он приспосабливает отрывки этих знаний под свой менталитет и в первую очередь отождествляет его с более сильным,  мудрым, старшим представителем своего племени, спуская его таким образом с недоступных пониманию заоблачных высей на близкую и понятную землю в образе привычного для себя лидера-вождя, наделенного функцией заботы, охраны и обеспечения процветания своего собственного народа. Бытовая религиозность отличается от эзотерического познания тем, что ей необходимо приземленное понимание не доступных к осознанию явлений, в то время как эзотеризм познает мистицизм, таким как он, есть на самом деле. Хотя широкая пропаганда эзотерических знаний, как внутри посвященных, так и среди широкого круга интересующихся, в последнее время сближает эзотеризм с бытовым религиозным сознанием, делая его в некоторых случаях практически неотличимым от последнего, например теософия Блаватской.
Ницше видит не только причину возникновения общественного религиозного менталитета, каким он формируется в массовых носителях, но и явление перехода религии от прогрессивной формы национального объединения к реакционной форме идеологического насилия:     
«Изменили понятие бога - денатурализировали и такою ценою сохранили...
«Праведный» бог Яхве - уже не в единстве с Израилем, он уже не выражение того, как ощущает себя народ; он бог лишь на известных условиях...
Понятие бога становится орудием в руках жрецов-агитаторов, которые толкуют  теперь удачу как вознаграждение, несчастье - как кару за непослушание богу: вот бесконечно лживая манера интерпретировать будто бы «нравственный  миропорядок» - раз и навсегда она выворачивает наизнанку естественные понятия «причины» и «следствия».  Теперь бог требует,  а не помогает, не подает совета...»
Но это лишь вспышка света в его сознании, далее оно погружается во мрак и  Ницше уже перестает видеть разницу между тем кто формирует идеологию и тем, кто ее претворяет в жизнь, хотя для бытового сознания они действительно не различимы:     
«Жрец строго и педантично сформулировал раз и навсегда, чем ему хочется владеть, что такое «воля божья»; он не позабыл больших и малых налогов, которые  надлежит ему  платить, не  позабыл о самых вкусных кусках мяса, потому что жрец завзятый едок бифштексов... Отныне в жизни все устроено так, что без жреца ни шагу; какие бы естественные события ни происходили в жизни -  рождение, бракосочетание, болезнь, смерть, не говоря уже о жертвоприношении («трапезе»), - повсюду появляется святой паразит, отнимающий у события естественность, или, на его языке, освящающей его...»     
Причину идеологизации общественной жизни Ницше видит лишь в неумеренных амбициях жрецов. Сознание его провалилось во мрак, в котором он не в состоянии   разглядеть подлинную взаимосвязь причины и следствия. Ухватившись за ясно осознаваемое следствие, он ни как не может добраться до причины, хотя ходит около нее почти рядом: ««грехи» неизбежны - в них подлинная основа власти». Власти не только, а скорее и не столько, религиозной, сколько светской, которой необходимо проникновение идеологической зависимости человека от нее до самых глубин его повседневного существования. Идеалом такой идеологизации является состояние общественного развития, когда человек не в состоянии и шагу ступить без навязанной ему идеологии. В полной мере это удалось реализовать христианству и в последствии большевизму. Причиной такого положения вещей явились не непосредственные  проводники соответствующей идеологии в жизнь, священники и партработники, хотя и они обязаны разделить соответствующую ответственность, а представители светской власти, правители и их окружение, которые культивировали эту идеологию в общественном сознании своего народа. Оторвав религию от светской власти, Ницше тем самым, как бы оградил последнюю от аморализма идеологических принципов, которые парализуют волю и сознание народа, в то время как ее вина в этом первична, а самой идеологии вторична, так как у власти всегда есть возможность выбора той или иной формы идеологии, и предопределение соответствующего выбора во многом предопределяет ее ответственность за исторические ошибки с этим связанные.
То, что власть умело скрывается за занавесом религии и политической идеологии, во многом и определило непонимание глубинной сути религиозно-идеологических процессов в обществе большинством ученых. Тратя всю свою энергию на изобличение пороков религии, они тем самым уводят общественное сознание от понимания определяющей роли светской власти в этом вопросе, позволяя ей проводить над народом один крупномасштабный идеологический эксперимент за другим. И это было бы не так страшно, если бы в начале каждого такого эксперимента не уничтожались миллионы и миллионы людей во имя порочных целей идеологического порабощения.

Продолжение

Несколько страниц исписано Ницше для обоснования святости Христа, и лишь одна, случайно оброненная им, фраза дает полное представление, кем для него был Христос: «чистый простец», который по представлению Достоевского был «положительно прекрасный человек». Именно таким видели Христа и Достоевский, и Ницше:     
«Психология «евангелия» не ведает вины и наказания, не ведает и «вознаграждения». «Грех» и любая дистанция между богом и человеком упразднены, в том-то и заключается «радостная весть»».
«Последствия такого положения переносят на новое поведение, собственно евангельское. Не «вера» отличает христианина - он действует; он отличается тем, что действует иначе. Тем, что ни словом, ни душой не противится тому, кто творит ему зло.
Тем, что не признает различия между соплеменником и иноземцем, между иудеем и неиудеем». (Ницше)
И это написано после прочтения следующих строк в евангелия:
«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала Ему: помилуй меня,  Господи, сын Давидов, дочь моя жестоко беснуется. Но Он не отвечал ей ни слова. И ученики Его, приступив, просили Его: отпусти ее, потому что кричит за нами. Он же сказал в ответ: Я послан только к погибшим овцам дома Израилева. А она подойдя, кланялась Ему и говорила: Господи! помоги мне. Он же сказал в ответ: нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам. Она сказала: так Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их. Тогда Иисус сказал ей в ответ: о, женщина! велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему. И исцелилась дочь ее в тот час». (Матф., гл.15, ст.22)
«Тем, что ни на кого не гневается, ни кем не пренебрегает». (Ницше)
«Истинно говорю вам: отраднее будет земле Содомской и Гоморской в день суда, нежели городу тому». (Матф.,гл.10,ст.15) «Огонь пришел низверсть на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся! Думает ли вы, что Я пришел дать мир земле? нет, говорю я вам, но разделение; ибо отныне пятеро в одном доме станут разделяться: трое против двух и двое против трех.» (Лука,гл.12,ст.49:52)
«Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мной». (Лука,гл.19,ст.27)
«Жизнь искупителя и была лишь таким практическим поведением, - смерть - ни чем иным...    «Радостный вестник» умер, как жил, как учил, - не ради «искупления людей», а для того чтобы показать, как надо жить. Практическое поведение - вот что завещал он человечеству: свое поведение перед судьями, перед солдатами, перед обвинителями, перед всевозможной клеветой и издевательствами, - свое поведение на кресте».(Ницше)
«Пришли два лжесвидетеля и сказали: Он говорил:»могу разрушить храм Божий и в три дня создать его» И встав первосвященник сказал Ему: что же ничего не отвечаешь? что они против тебя свидетельствуют? Иисус молчал». (Матф.,гл.26,ст.60:64)
«И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пилат: не слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился».
(Матф.,гл.27,ст.12:14)     
«Он ни чему не противится, не защищает своих прав, не делает и шага ради того, чтобы предотвратить самое страшное... Не противиться, не гневаться, не призывать к ответу... И злу не противиться – любить его...». (Ницше)     
"Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия". (Матф.,гл.26,ст.39)
"Возопил Иисус громким голосом: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?" (Матф.,гл.27,ст.50)     
Читать и не видеть того, что читаешь, это удивительная особенность гигантских авторитарных учений. Человек, прежде чем приступить к самостоятельному изучению первоисточников, основательно пронизывается ядовитыми идеологическими отравлениями массовой пропаганды, формирующей у него искаженное представление об этом первоисточнике. Ницше читает и не видит, всю безобразную, отвратительную сущность Христа, откровенно изображенную в канонических евангелиях. Он строит всю критику христианства на своем субъективном восприятии первоначального смысла слова «евангелия» - «благая весть». И он не хочет видеть, что за этой слащавой оберткой находится не «благая весть», а аморальное, человеконенавистническое учение построенное на образе фанатичного, безграмотного бродяги, пренебрегающего, не только нравственными устоями общества, но и элементарной гигиеной, который провозгласил высшей моральной ценностью обман необразованных людей и культивирование самых низменных чувств, способных привести лишь к нравственной деградации общества. Сознание Ницше столкнулось с противоречием формы и содержания  христианства, но в силу глубокого проникновения в него сказочного образа «радостного вестника», «искупителя» Иисуса Христа, Ницше, чтобы спасти свой святой образ, пытается разделить его с последующим учением:     
«Человечество преклоняется пред обратным тому, в чем заключались исток, смысл, оправдание евангелия; в понятии «церковь» человечество освятило все то,  что преодолел и превозмог «радостный вестник»...- напрасно искать более грандиозную форму всемирноисторической иронии».     
Христианство должно быть несказанно благодарно Ницше за то, что он так бережно лелеет образ находящейся в его фундаменте. Христианству без разницы, как  будут исповедовать Иисуса Христа, в церкви или у ручья, лишь бы это исповедование начиналось с преклонения перед образом «благого вестника». Таким образом, Ницше своим «Антихристианином» не борется с христианством как таковым, а создает лишь еще одно направление внутри христианства, наравне с прочими различными еретическими учениями во множестве сопровождавшими христианство на протяжении всей его истории, например: ариане, эбиониты, монтанисты, докеты, павликиане, богомилы, катары, вальденсы, табариты, апостольские братья, лолларды, анабаптисты, альмарикане, иоахимиты, эккартианцы, пресвитериане, конгрегационалисты, пуритане, индепенденты, а так же протестантизм, учения  Лютера  и Кальвина и пр.,  и пр. Он пытается разделить «праведника» от «грешников», так в последствии большевики, спасая свою разваливающуюся от собственного гнеения идеологию, будут отделять образ Ленина и его учение от скомпроментировавшего себя Сталина, хотя тот лишь буквально выполнил все его предначертания. Ницше не видит, что и христианство пытаясь буквально следовать предначертаниям Христа, виновно лишь в том, что пыталось придать этому учению немного более человечное лицо, чем оно есть на самом деле. Он, находясь во власти своей иллюзии, требует полного уничтожения всего того, что порочит Иисуса, и создать абсолютно новый образ, такой, какой он сформировался у него в раннем детстве - благого, доброго, чистого.
Название этой работы Ницше противоречит ее содержанию, отсюда и ее не верное восприятие читающей публикой, ей более подходит название «Мое видение Христа».  Ницше ни когда не был антихристианином, и тем более антихристом, в полном смысле этих слов. Скорее он был антиклирикалом в самом широком понимании этого термина.

Продолжение

К сожалению, сразу же после гениального определения Фрейд впадает в сумерки своих иллюзий, противопоставляя природу и культуру:     
«Но как неблагодарно, как, в общем, близоруко стремиться к отмене культуры!  Тогда нашей единственной участью окажется природное состояние, а его перенести гораздо тяжелей. Правда природа не требовала бы от нас никакого ограничения  влечений, она дала бы нам свободу действий, однако у нее есть свой особо действенный способ нас ограничить, она  нас губит, холодно, жестоко и, как нам кажется, бездумно, причем, пожалуй, как раз по случаю удовлетворения нами своих влечений. Именно из-за опасностей, которыми нам грозит природа, мы ведь и объединились и создали культуру, которая среди прочего, призвана сделать возможной  нашу общественную  жизнь. В конце концов, главная задача культуры, ее подлинное обоснование - защита нас от природы».
Удивительно как легко подменяются причина и следствие. Природа взрастившая человека, неожиданно становится его неотвратимым роком, она его «губит, холодно, жестоко, ..., бездумно...». Есть ли что-либо более противоестественное этому утверждению. Становление человека проходило около пяти миллионов лет в условиях полного слияния с природой, и только благодаря этому бесконечно длинному периоду развития неандертальца, человечеству удалось приблизиться к его современному  состоянию, когда начали появляться зачатки культуры. В таком зачаточном состоянии человечество могло бы находиться и по сей день, так как и сегодня у так называемых «примитивных» народов нет противоречия между природным существованием и их культурным уровнем. Культура не защищает человека от природы, она разделяет человека с природой, отдаляя его от нее все более и более. Культура, в которой живет современный цивилизованный человек, возникла ни как альтернатива его природному существованию, а как следствие все возрастающей мощи его интеллекта, поэтому она приспосабливает человека под условия его интеллектуального и биологического существования. И уж ни как культура, или стремление к ней, не может являться причиной социальности человека, которая определена его биологической природой. Объединение человеческих общностей явилось не следствием бегства от природы, как в этом пытается нас убедить Фрейд, а является изначально присущим человечеству явлением как социальному (стадному) биологическому виду. Общественная жизнь человека возможна и без всякой культуры, о чем свидетельствует образ жизни обезьян и других социальных животных, а также жизнь «примитивных» народов. Таким образом «главная задача культуры, ее подлинное обоснование» - не защита нас от природы, а защита нашего интеллекта от психической перегрузки, возникающей при его нереализованной мощи. В силу не ведомой пока нам причины, около 60 тысяч лет назад, человечество получило мощный импульс интеллектуального развития. Эволюция реализации этого феномена могла проходить по множеству возможных сценариев, но из всего этого многообразия человечеству был предопределен путь, в котором его интеллектуальная мощь реализовалась в феномене культуры, тем самым, дав выход потенциальным возможностям его интеллекта. С объективной точки зрения это был не самый оптимальный путь развития, приведший человечество к сегодняшней зависимости его от им самим созданной среды обитания. Но очевидно именно в этом проявляется непостижимая мудрость Создателя, чтобы человечество, пройдя сложным путем отречения от безграничных возможностей естественного развития, пережив неисчислимые нравственные страдания, в конце концов, сознательно бы вернулось на путь духовного совершенства, который неизбежно приведет его к состоянию максимального счастья для каждого человека.

Продолжение

Многие люди, живущие уже в искусственной, технократической среде обитания, испытывают в себе чувства одушевления тех или иных предметов техники, чаще всего из чувства любви к ним, и очень редко техника одушевляется из-за страха к ней, как правила в этом случае она становится наоборот чем-то безликим и чуждым человеку.  Действительно Фрейд прав, страх рождается перед неуправляемой внешней волей, не зависимо кому эта воля принадлежит. Но наличие такого страха, еще не есть основание для появления религиозного сознания. В тоже время там где осознается превосходство собственной воли, рождается отождествление неизвестного с чем-то известным, тем самым создавая предпосылки для формирования религиозного сознания. Фрейд же, следуя атеистической логике материализма, пытается доказать естественность подмены фактологических явлений психологической иллюзорностью,  якобы свойственной низкоразвитому сознанию первобытных людей, выводя традицию религиозных обычаев и ритуалов из некой формы психологической защиты человека от природы.
Абсурдность этого вывода вытекает уже из того, что не возможно в течении длительного времени, в условиях относительной демократии, свойственной ранним  формам цивилизации, выполнять или следовать действиям не приносящим реального результата. Если бы религиозные обряды и ритуалы не выполняли бы свои функции, то с течением времени они бы были отброшены за ненадобностью, как это происходило со многими традициями, как только снижалась их объективная актуальность. Реализация магических способностей культовых служителей была всегда и везде, во все времена и у всех народов. Другой вопрос, что мощность этих способностей на разных исторических этапах была различной, и тогда когда она была незначительной рождалось сомнение в объективности этих способностей. На одном из таких этапов и появился атеизм, как реакция на повсеместное снижение магических способностей  служителей культа. Фрейд не удосуживает себя усилием исследовать причину появления атеизма, как альтернативы на теизм, куда как проще бездумно повторять некогда заученные «истины», и не видеть противоречий в собственных утверждениях.
Примеров ритуального воздействия на окружающую среду огромное множество, приведу лишь одно из них.
Земельный комиссионер Артур Гримбл, долгое время живший на островах Гилберта (Кирибати, островное государство в Океании), в своей книге «Пример островов», описывает случай туземного колдовства, свидетелем которого он оказался.
Абориген из деревни Кума, находящейся в тридцати километрах от залива вверх по течению, являлся потомственным зазывалой бурых дельфинов. Он по желанию приводил себя в необходимое психическое состояние. После этого его Дух выходил из тела, находил бурых дельфинов в местах их традиционного обитания за западным горизонтом и приглашал их потанцевать на празднике в деревне Кума. Если он правильно произносил слова приглашения (лишь немногие знали их секрет), то дельфины следовали за ним.
Толстый добродушный зазывала удалился в свою хижину, и в течении нескольких часов все было спокойно. Затем он выскочил из хижины и упал лицом вниз, потом встал, «царапая воздух и скуля на странной высокой ноте подобно щенку. Затем он начал выкрикивать слова: «Тейрак! Тейрак! (Встаньте! Встаньте!)... Они идут,  они идут...» Все жители деревни бросились в воду и стояли, тяжело дыша. Затем дельфины прибыли. «Они двигались к нам, образуя цепь, расстояние между ними - два  или  три метра. Они приближаются так медленно, что, вероятно, они находятся в трансе. Их вожака подталкивал зазывала. Он молча повернулся, и лениво пошел рядом с ним в сторону отмели... Жители приветствовали своих гостей на берегу монотонным пением... Когда они достигли изумрудной отмели, их плавники уже касались песка, они мягко взмахивали ими словно прося о помощи. Мужчины помогли им перебраться через преграды. Это выглядело так, как будто единственным желанием дельфинов было достичь берега».
Все дельфины, не выходя из транса, были убиты и съедены.     
Иногда достаточно одного такого случая, чтобы в течение многих лет поддерживать в людях веру в безграничные возможности того или иного религиозного культа.

Продолжение

3. Вера и знание.
     
Феномен религии, исходя из психологической точки зрения, не возможно рассматривать вне проблемы таких явлений как вера и знание. Профессионализм и талантливость Фрейда не позволили ему уклониться от этого очень важного вопроса:     
«Так каково же психологическое значение религиозных представлений, как мы можем их квалифицировать?
...религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и обстоятельствах внешней (или внутренней) реальности, сообщающие нечто такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует веры. Кто ничего о них не знает, тот крайне невежественен; кто их усвоил, то вправе считать себя очень обогатившимся. Существует, естественно, масса подобных тезисов о разнообразнейших вещах в нашем мире. Ими полон каждый школьный урок. Возьмем на выбор географию.
Мы слышим тут: город Констанц расположен на Боденском озере. В одной студенческой песне рекомендуется:
«кто не верит, поезжай туда и посмотри.»
Мне там случайно довелось бывать, и я могу подтвердить: этот красивый город расположен на берегу широкого водоема, который все окрестные жители называют Боденским озером.
Так что теперь я совершенно убежден в правильности данного утверждения географической науки.
Все подобные тезисы, таким образом, требуют веры в свое содержание, но допускают и обоснование своей правоты. Они предлагаются нам как сокращенный результат более или менее длительного мыслительного процесса, опирающегося на наблюдение, а так же на умозаключение; тому кто намерен самостоятельно проделать весь процесс заново, вместо того чтобы принимать готовый итог, указывается необходимый образ действий. Притом всегда уточняется, откуда взято знание, обнародуемое тезисом, кроме случаев, когда оно само собой разумеется, как в утверждениях географии.
Например, Земля имеет форму шара; в доказательство этого приводится эксперимент с маятником Фуко, поведение линии горизонта, возможность проплыть вокруг Земли. Поскольку, как понимают все заинтересованные лица, нецелесообразно посылать каждого школьника в путешествие вокруг земного шара, мы довольствуемся принятием школьной премудрости «на веру», однако знаем, что путь к тому, чтобы во всем удостовериться лично, остается открытым.
Попробуем подойти с той же меркой к религиозным учениям. Если мы поднимем вопрос, на что опирается их требование верить в них, то получим три ответа, на удивление плохо между собой согласующихся. Во-первых, они заслуживают веры, потому что уже наши предки им верили; во-вторых, мы обладаем свидетельствами, дошедшими до нас от той самой древности; в-третьих, поднимать вопросы о доказательстве догматов веры вообще запрещено».

Продолжение

Фрейд абсолютно прав любое знание будет оставаться верой до тех пор, пока человек сам не сможет убедиться в неопровержимости предлагаемой ему информации. Но поскольку человек не в состоянии перепроверять всю информацию, которая наполняет его жизнь, он вынужден основную ее часть воспринимать на веру, пользуясь принципом авторитаризма. С начала такими авторитетами для него являются родители, которые привносят в жизнь человека информацию, освещенную их  жизненным  опытом, затем  их роль начинают выполнять посторонние люди называющие себя учителями, а вмести с ними и просто случайные люди. Таким образом, человек с детства привыкает воспринимать внешнюю информацию под видом знания, на самом деле как веру, ведь только незначительная часть этой информации будет им в последствии перепроверена на собственном опыте, весь же остальной массив будет формироваться как вера в утверждение тех или иных авторитетов. Таким образом, любое учение, в том числе и материализм, может формироваться только на вере, и лишь незначительная часть интеллектуальной элиты, способна перейти от веры к знаниям. Такую интеллектуальную элиту отличает от остальных эзотерическая способность самостоятельно проверить любое утверждение, не зависимо от области человеческих знаний к которому оно относится. И Фрейд это гениально понял:
     
"У разума нет вышестоящей инстанции".
     
Можно лишь бесконечно сожалеть, что он не смог преодолеть в себе материалистические догмы, и вырваться из плена их иллюзий, которые так безжалостно сковывали его талантливый ум.

Продолжение

5. Сотворение иллюзии.
     
Атеистическое мышление, пронизанное материалистическими догмами об отсутствии Духовного мира, неизбежно рано или поздно сталкивается с проблемой объяснения причины возникновения религии. И оно объясняет это себе и человечеству в целом:     
«Мы более или менее знаем, в какие времена были созданы религиозные учения и какими людьми. Когда мы к тому же еще узнаем, какие тут действовали мотивы, то наша позиция в отношении религиозной проблемы заметно смещается».
О каких же мотивах идет речь?
«Мы говорим себе, что было бы прекрасно, если бы существовал бог - создатель мира и благое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь, но  как все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как нам хотелось бы желать. И что еще удивительнее, нашим бедным, невежественным, угнетенным предкам как-то вот посчастливилось решить все эти мировые загадки».
Удивительно не то, что нашим «убогим» предкам удалось их решить, а то, что  просвещенные материалисты этому удивляются. И есть чему. Действительно не возможно себе представить, чтобы первобытный человек, только что выделившийся из мира животных, сразу же был обременен проблемой сотворения себе кумира в виде «создателя мира» и «благого проведения». Скорее представляется, что первой его заботой был собственный быт, но уж ни как религиозное философствование. Поэтому тезис о том, что сначала был сформирован психологический образ, а уж затем под него подгонялась действительность, мог родиться только в уж очень зашоренном мозгу.
К счастью реальный мир действует вопряки логики абсурда и религиозное мышление возникает как медленный, и порой мучительный, процесс освоения реальной действительности, где на протяжении тысячелетий человек непрестанно сталкивался со множеством явлений проявления Духовного мира в его жизни, и уж как итог многовековых размышлений на эту тему и родилось представление о тех или иных его  свойствах. Поэтому представление о боге появилось не как следствие психологического инфантилизма, как в этом нас пытается убедить Фрейд, а как тысячелетний опыт коллективного сознания духовной практики. Если бы Фрейд смог преодолеть барьеры материалистических ограничений, то ему не пришлось бы путать следствие с причиной: желание в существовании бога вторично, после объективности его существования. И это беда, а не вина, религии в том, что она и сама не до конца осознала эту объективность, заменив ее начальным знанием - верой. Но максимализм материалистов не допускает подобную слабость кому бы то ни было, кроме себя:
«Незнание есть незнание; никакого права верить во что бы то ни было из него не вытекает. Ни один разумный человек не станет в других вещах поступать так  легкомысленно и довольствоваться столь жалким обоснованием своих суждений, своей позиции, он это позволяет только в самых высоких и святых вещах».
Это только материализму позволено не сомневаться в его же собственных утверждениях, что же касается других доктрин, то они должны «с пеною у рта» доказывать, что они не «верблюд». Вера в материализме это концентрация знаний, вера в  религии, по мнению материалистов, это иллюзия. Удивительно, как учение, неустанно заявляющее о соей объективности, столь не объективно к самому себе.
Вера это начальный этап знания. И каждый человек в силу своих природных способностей либо остается в этом начальном классе, либо продвигается дальше и  переходит от веры к знанию. Вера гораздо шире распространена в практике человека,  чем принято об этом сегодня судить. На вере держится большая часть трудового процесса. Когда человек приступает к той или иной трудовой деятельности, он осваивает ее по подражанию своим предшественникам, вся его деятельность в это время целиком основана на вере: что он делает все правильно, и сделав так он получает более или менее похожий результат. Затем он повторяет то же самое, становясь частицей общечеловеческого производственного процесса. И во всей этой цепочке нет места знаниям, достаточно верить в передаваемую авторитарно информацию и жизнь будет идти своим чередом. Лишь единицы чувствуют при этом себя не уютно и пытаются вырваться из веры к знаниям, они то и являются проводниками человечества на пути от веры к знаниям. Действительно незнание еще не дает право на веру, но незнание предопределяет пройти человеку путь через веру, и ни как по другому он к знанию не попадет. Поэтому вера это объективное состояние человеческого интеллекта, а не его прихоть, как в этом нас пытаются уверить материалисты.

Продолжение

7. Логика абсурда.
     
Приступая к исследованию феномена религии, Фрейд базировался на материалистическом утверждение об объективности отсутствия бога. Но здравый смысл говорит, что воображаемый символ не может быть доминирующим в коллективном сознании достаточно долгое, по историческим масштабам, время, он неизбежно заменяется с течением времени на какой-либо другой символ. Но идея бога существует у человечества на протяжении всей его осмысленной истории. Как же в этом случае объективность заменить устойчивом субъективизмом, с которым уж конечно справиться гораздо легче. Изощренность материалистов не знает пределов:     
«Поскольку будет рискованной задачей разграничивать то, что повелел сам бог,  и то, что восходит скорее к авторитету какого-нибудь всесильного парламента или высокого должностного лица, то всего лучше, пожалуй, вообще вывести бога из игры и честно признать чисто человеческое происхождение всех культурных установлений  и предписаний. Вместе с мнимой святостью эти запреты и законы утратили бы свою оцепенелую неизменность.
Наша апология чисто рационального обоснования культурных предписаний, то есть выведение их из социальной необходимости, внезапно наталкивается здесь на одно сомнение.
Чисто рациональные мотивы даже у современного человека мало что могут сделать против его страстных влечений; насколько же более бессильными они должны были быть у первобытного человека-зверя! Пожалуй, его потомки еще и сегодня без смущения убивали бы друг друга, если бы одно из тех кровавых злодеяний - убийство первобытного отца - не вызвало не преодолимой аффективной реакции, имевшей  важнейшие последствия. От нее происходит запрет: не убивай, в тотемизме касавшейся лишь заменителя отца, позднее распространенный на других, хотя еще и сегодня не действительный в отношении всех без исключения. Но тот праотец, как показали разыскания, явился первообразом бога, моделью, послужившей позднейшим поколениям для построения божественного образа.
Стало быть религиозное представление верно, бог действительно участвовал в создании того запрета, тут действовало его влияние, а не понимание социальной необходимости. Тогда и приписывание человеческой воли богу вполне оправдано,  коль скоро люди знали, что сами насильственно устранили отца, и в качестве реакции на свое кощунственное преступление они положили впредь уважать его волю. Религиозное учение, выходит, сообщает нам историческую истину, конечно, известным образом преображенную и завуалированную; наше рационалистическое изображение закрывает на нее глаза.»     
Очевидно, именно таким образом создавалась иудейская библия и «Новый завет».  Материализм даже в этом не хочет отходить от тысячелетней практики создания религиозных мифов, которую сам так яростно пытается развенчать.
Основная цель, которую ставил перед собой Фрейд, приступая к созданию «Будущее одной иллюзии», это привести еще одно убедительное доказательство материалистического постулата о субъективности понятия бога в системе религиозных представлений о бытие. В этом свете интересна логика его мышления, призванная придать этому доказательству видимость научной объективности.
Атеистическая аксиома требует вывести понятие бога из сферы объективного существования в сферу субъективных представлений и Фрейд как послушный и прилежный ученик пишет: «лучше, пожалуй, вообще вывести бога из игры». Это действительно было бы для материалистов лучше, но вот незадача, бог не хочет просто так из этой игры выходить. А раз так то для этого надо создать соответствующие условия.
Условие первое: «праотец, как показали разыскания, явился прообразом бога,  моделью, послужившей позднейшим поколениям для построения божественного образа».
На первый взгляд в этом условии все кажется весьма логичным. Бог в христианстве предстает перед нами в своей мужской ипостаси в виде бородатого, умудренного опытом старика, что вполне может соответствовать собирательному образу некого первобытного старейшины племени. Но подвох этого силлогизма в том, что бог приобрел мужские черты только в период патриархата, начавшийся около 10 тысяч лет назад и полностью охвативший социальную сферу человечества только к 3 тысячелетию до н.э.. В то время как понятие божества восходит ко временам зарождения кроманьонца, когда повсеместно существовал только матриархат. Но раз так, то образ праотца в понятии бога является вторичным, отражая  не историческую природу зарождения этого понятия, а лишь его социальную принадлежность, возникшую в ходе исторического развития. Итак, попытка социализации духовного понятия до банального соответствия живому патриарху не более чем, стремление выдать желаемое за действительное. 
Условие второе: «люди знали, что сами насильственно устранили отца, и в качестве реакции на свое кощунственное преступление они положили впредь уважать его волю».
Здесь также мы встречаемся с завуалированным абсурдом. С точки зрения современной общепринятой морали, данное утверждение имеет какой-то смысл, но с точки зрения историчности это полная абракадабра. В сравнении с ним иудейский миф об Адаме и Еве кажется более реалистичным.
Во-первых, предлагаемое Фрейдом утверждение предполагает наличие небольшого объединения людей способных принять и осознать свершившийся факт. Даже если предположить, что это событие относится к самым ранним формам перехода от животного мира к формированию предпосылок очеловечивания, то и тогда мы сталкиваемся с проблемой множественности изолированных друг от друга общин. И если даже в одной из них и могло произойти нечто подобное, то уж не было ни каких оснований для восприятия подобного табу в общинах, где подобного события не происходило. Но даже в той общности, где подобное могло произойти, с точки зрения коллективной психологии совершенно не вероятно, что бы это событие оставило подобный неизгладимый след. Коль скоро было совершено коллективное убийство вождя, то оно могло произойти, только в условиях резкого недовольства его власти, а раз так, то понятие раскаяния для людей в сознание которых утилитарные ценности преобладают над этическими совершенно не применимо. Таким образом, материалист Фрейд смешав все, что только можно, перекладывает принципы христианской морали на полуживотное человеческое существо, которое при этом, живет еще и в абсолютно другой социальной атмосфере. Матриархат с патриархатом имеет во многом противоположные социальные ориентиры.
Во-вторых, предположение того, что люди осознали пагубность своего поведения, предполагает наличие в общественном сознание хотя бы основ соответствующей морали, а раз так то мы неизбежно должны предположить, что моральные ценности, в частности «не убий», должны появится вместе с человеком. А коль скоро человек произошел из животного мира, то и понятие морали он должен был принести с собою от туда. Абсурдность подобной логики очевидна и самим  материалистам. Хотя с точки зрения историчности, она вполне объективна, так как табу на убийство себе подобных, весьма  широко распространено в животном мире, не распространяясь лишь на представителей других видов. Итак, мы приходим к пониманию принципиальных заблуждений материалистов не увидевших биологических корней такого социального явления как табу на убийство себе подобных.
Научность, которая, по мнению Фрейда, должна быть обоснованием атеистической аксиомы, на проверку оказывается неким подобием христианского мифотворчества, при чем поражает их поразительная схожесть, что указывает на однокорневую систему материалистического и  христианского мышления.