Продолжение

Из воспоминаний белорусского гитариста, организатора конкурса «Виват, гитара» Игоря Лонского (р. 1960):
«Удивителен феномен Агафонова. Он всегда пел - тебе! Если собиралась компания из десяти человек - он пел каждому из десяти. Не подстраиваясь под аудиторию, но вовлекая, втягивая в сложную неповторимость романса. И незнакомая, уже малопонимаемая эстетика вдруг открывалась своим трепетом, сердечностью и искренностью. Каждый, кто слышал Валеру хотя бы раз, считал его своим другом.
Помню, как-то Валера запел в бане. Час с лишним никто не мылся.
Безусловно, можно противостоять хамству, цинизму, равнодушию. Невозможно противостоять сердечности. Валера Агафонов все делал сердцем - пел, жил и даже думал.»

Из воспоминаний петербургского литературоведа, доцента Петербургской академии театрального искусства (ЛГИТМиКа) Александры Александровны Пурцеладзе:
«…Талант его был природен, стихиен, каждое блестящее исполнение очередного романса казалось внезапным озарением… В то же время не было исполнителя с большей работоспособностью. Он шлифовал каждый романс упорно, не зная усталости, успокоенности, довольства собой. И добивался своего - порой банальные слова и примитивная мелодия старого романса начинали звучать в его исполнении так, что любой слушатель с замиранием сердца ощущал: «Этот романс обо мне и о ней, это я говорю о любви и тоске, это моя душа поет голосом удивительного певца…»»

Из воспоминаний Татьяны Ивановны Чернышевой, двоюродной тети Валерия Агафонова:
«О Валерии Агафонове впервые я услышала от своих родителей. Мой папа, Иван Иванович Чернышев, двоюродный брат Леонида Ивановича Коноплина, отца Марии Леонидовны, мамы Валерия.
Лично я познакомилась с Валерием осенью 1955 года, когда я работала в библиотеке Мосрыбвтуза и мне предоставили отпуск в конце лета. Очень хотелось поехать куда-нибудь к Черному морю, но путевку в дом отдыха мне достать не удалось, а ехать куда-то одной я не решалась. Вот тогда-то папа и сказал мне о возможности поехать в Ленинград к Марии Леонидовне. Эта идея мне очень понравилась.
На вокзале меня встретил Валерий, узнал по описанию и по приметам. Одет он был весьма скромно, но берет и длинный шарф, один конец которого был по моде перекинут за спину, придавали ему вид художника или артиста.
Когда мы пришли домой на Моховую улицу, я разглядела его более внимательно: Валера был худощавый, среднего роста мальчик, бледненький, с мягкими чертами лица, большими серыми глазами, большим ртом и роскошными густыми волосами каштанового цвета с блеском темно-красной меди. Он показался мне чем-то похожим на симпатичного лягушонка. Держался он с достоинством, был вежлив, со мной говорил почтительно.
Меня поразила квартира, где жила Мария Леонидовна. Там было двенадцать или больше комнат, и еще в большом зале при входе были отгорожены комнатушки, и в каждом помещении жила семья и редко одиночки. Комната Марии Леонидовны была сравнительно большой, с лепниной на потолке и красивой высокой дверью, выходящей в зал рядом с двумя такими же дверями.
Моим проводником по городу стал Валерий. Меня удивило его знание города. Он рассказывал про дворцы, дома и обитателей, про исторические события, памятники, улицы и площади, и все это сопровождал соответствующими цитатами и высказываниями знаменитых людей и стихами А.С. Пушкина и других поэтов.
Мне скоро стало казаться, что это говорит и сопровождает меня не мальчик, а взрослый начитанный и хорошо образованный человек. Кроме всего прочего, Валерий обладал каким-то большим и необычным обаянием, которое выражалось в интонациях его голоса, взглядах, манерах. Он всегда был внимателен и держал себя скромно. Однако признался мне, что у девочек особым успехом не пользуется и чтобы привлечь к себе их внимание, хочет научиться петь и играть на гитаре как Павел, интересный молодой человек, который жил в одной из комнат той же квартиры. Валера познакомил меня с ним. Павел спел для нас несколько песен. Валера тоже что-то исполнил, беря на гитаре уже выученные несколько аккордов.
Некоторое, довольно продолжительное, время спустя папа позвонил Марии Леонидовне и спросил про Валеру и его учебу. Мария Леонидовна сказала, что он школу бросил. Тогда папа спросил, чем же он занимается. «Он поет» – ответила она. «Он еще и поет!» – воскликнул папа с возмущением и удивлением. В то время в стране и в нашей семье считалось, что человек, особенно молодой, должен учиться, получить высшее или среднее специальное образование, получить специальность и иметь соответствующий диплом. А то, что для Валерия основным делом в жизни и специальностью стало пение, мы не понимали. А без аттестата зрелости, свидетельствующего об окончании десятилетки, его ни в какие специальные или театральные заведения не принимали.
Потом Валера стал довольно часто приезжать в Москву и почти всегда заходил к нам.
Как-то мама, возвращаясь из магазина домой, увидела у нас во дворе толпу народа. Оказалось, Валера, не застав никого дома, решил подождать, сел на лавочку и стал играть на гитаре и петь. Люди не могли пройти мимо, останавливались и слушали его. Тогда мы попросили спеть и для нас. И он запел старинные русские романсы. Пел превосходно. Родители растрогались, стали вспоминать и тоже петь романсы своей молодости. Несмотря на восхищение пением Валерия, мы воспринимали это как развлечение, приятное времяпрепровождения, а не как серьезное занятие, тем более, что сам Валерий пел легко, с удовольствием, когда и где угодно, по чьей-либо просьбе и просто так.
В Москву Валерий приезжал обычно неожиданно для нас и всегда с гитарой. Причем билетов на поезд он никогда не брал. Он просто входил в первый попавшийся вагон нужного ему поезда, подсаживался в купе к группе молодежи или людям, которые ему казались симпатичными, и начинал играть на гитаре и петь. Вокруг него сразу же собирались слушатели, так что когда проводник подходил проверять билеты, трудно было разобраться, сколько человек едет и где чей билет. Тем более, что и сам проводник или контролер с удовольствием слушали Валеру и им даже в голову не приходила мысль о том, чтобы его высадить, даже если он и безбилетник. Это Валера мне сам рассказывал.
Однажды Валерий приехал к нам, переночевал, а затем отправился куда-то по делам. К вечеру он вернулся с большой стопкой нот и очень довольный. Оказывается, он ездил куда-то за город в подмосковную дачную местность, где жила когда-то знаменитая, но почти забытая исполнительница старинных русских романсов. К сожалению, я не помню, кто именно и когда это было. Возможно, это была Тамара Церетели или Изабелла Юрьева, а может еще кто-то такого же ранга. Скорей всего, это было в конце семидесятых годов. Валерию каким-то чудом удалось узнать ее адрес, и он с трепетом душевным отправился к ней.
(В 1964 г. Изабелла Юрьева продала свою дачу в Валентиновке Олегу Лендстрему за 10 тыс. рублей. Дача Тамары Церетели находилась в дачном поселке «Московский писатель» под Внуково, рядом с дачей Александрова-Орловой, но она умерла в апреле 1968 г.. Таким образом, либо Татьяна Ивановна ошиблась со временем описываемого события, либо Агафонов посещал другу исполнительницу русских романсов, например: Мария Черкасова (1906 – 1972), Ляля Черная (1909 – 1982), Надежда Тишнинова (1927 – 2003)) 
О своей встрече с этой знаменитостью Валерий рассказал следующее.
Он нашел ее дом. Это было одноэтажное деревянное строение с палисадником под окнами. Он поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Вскоре вышла пожилая женщина, по-видимому, домработница, и спросила, что ему надо. Валерий назвал себя, сказал, что он исполнитель романсов и страстный поклонник знаменитой певицы и что он хочет ее увидеть. Но женщина ответила, что хозяйка посетителей не принимает. Тогда Валерий сел на лавочку против окон заветного дома и запел романс: «Милая, ты услышь меня, под окном стою я с гитарою…»
И она его услышала и пригласила в дом. Там Валерий сумел полностью ее обаять. Он рассказал о себе, что-то спросил у нее и пел, пел. Она стала вспоминать свою молодость и тоже петь разные романсы и, наконец, исполнила романс, в котором есть такие слова (привожу по памяти, не совсем точно): «…ты несмелый такой, так целуй, черт с тобой, черт с тобой».
А перед расставанием подарила Валерию ноты романсов.»
(Романс П. Вейнберга «Черт с тобой» входил в репертуар Варвары Паниной (1872 – 1911) и Наталии Тамара (1873 – 1934), ни той, ни другой к этому времени уже не было в живых)

Из воспоминаний Елены Бахметьевой, первой жены Валерия Агафонова (журнал «Вильнюс», № 7, 1992):
«Он родился в Ленинграде и жил на Моховой улице, в доме, что рядом с Театральным институтом. Его мать - Мария Коноплина - педагог по образованию. Отец - Борис Агафонов - научный сотрудник Публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина, знаток восточных языков. В самом начале войны он ушел добровольцем на фронт, несмотря на то, что был освобожден от воинской службы по причине слабого зрения, и погиб под Смоленском. Мать с двумя детьми и парализованной свекровью осталась в осажденном Ленинграде. «Дети никогда не говорили о еде», - сказала она как-то, вспоминая о блокаде. Детство Валерия прошло в огромной коммунальной квартире, где одно время жили 35 человек, и в детском саду.
Затем школа, после 8-го класса - ремесленное училище, куда он пошел по своему желанию, работа фрезеровщиком на заводе, острое ревматическое заболевание, осложненное врожденным пороком сердца. Врачи запре-щают физически работать. В поисках заработка он - подсобный рабочий в цирке, электромонтер в Академии Художеств имени Репина, затем осветитель в Учебном театре, электромонтер в Институте театра, музыки и кинематографии. И всегда с ним гитара. «Уже тогда, в начале 60-х, гитара казалась чем-то от него неотторжимым - продолжением его рук, голоса, души...», так напишет Борис Алмазов в газете «Невское время».
Первые публичные выступления Валерия Агафонова состоялись в середине 60-х годов в Ленинграде, в молодежном кафе «Ровесник» и клубе Метростроя. Позднее - работа вокалистом в ночном баре гостиницы «Астория», где, слушая романсы в его исполнении, плакали не только русские эмигранты, но и поляки, чехи, финны. В «Астории» он пел президенту Франции Шарлю де Голлю во время его приезда в СССР.
Вильнюс в судьбе Валерия Агафонова занимает особое место, вслед за Петербургом. В Вильнюсе он надолго обрел постоянный творческий коллектив - Русский драматический театр, на сцене которого он был занят в таких спектаклях, как «Мария Стюарт», «Трезвый мир», «Возраст расплаты», «Господин Пунтила и его слуга Матти», «Высокий суд». «Банкет», «Жестокость». Это были маленькие эпизодические роли, порой без единого слова, но даже в них публика аплодировала артисту посреди спектакля, что бывает очень редко.
Вильнюсская публика также знала Валерия Агафонова по его концертной деятельности, выступлениям в клубах и дворцах культуры, в зале общества «Знание». Здесь он выступил вместе с Р. Кальвялисом, тогда артистом Русского театра. На литовском радио в исполнении Агафонова была записана одна из песен С. Шимкуса. Он бывал в мастерских художников - С. Красаускаса, А. Савицкаса, А. Шальтяниса, В. Домбровского, В. Афанасьева. Ф. Барахтяна. Здесь он занимался вокалом у преподавателя консерватории В. Фокеевайте. Здесь он создал новые программы «Сергей Есенин», «Лев Толстой и музыка». Цикл под названием «Гори, гори, моя звезда» неизменно вызывал восхищенные отзывы слушателей.
...Здесь родилась дочь Лада.»

Из воспоминаний Николая Афоничева, друга Валерия Агафонова (газета «Смена» от 12 марта 1991 года):
«…Потом он работал в Театре эстрады, в цыганском коллективе Бориса Владимирова. На прослушивании он пропел несколько вещей, и его в тот же вечер включили в программу под фамилией Ковач. Сказали: фамилия Агафонов для певца не годится, будешь венгерским цыганом, Ковачем. Лиля Тасенко покрасила ему волосы в черный цвет. Потом, когда он уснул, выпив, в мастерской у ювелира Андрея Абрамичева, тот проколол ему ухо и впаял золотую серьгу. Именно не надел, а запаял прямо на ухе. И все время, пока он пел у цыган - ходил с этой золотой серьгой.
Когда те же цыгане перешли в ресторан «Восток» в Приморском парке, там Валере что-то не понравилось. Он стал прогуливать эти концерты, ведь Валера был человек очень свободный. Он не понимал, что такое производственная дисциплина. У него было огромное чувство ответственности - в том случае, если дело касалось искусства. Чтобы кому-то петь, он мог вставать, бежать ночью куда угодно, в любую мастерскую, садиться на самолет, лететь в Днепропетровск, где у него были слушатели! Но если дело касалось отбывания повинности, административной принудиловки - то ему на это было совершенно наплевать. Он не боялся наказаний, его не интересовали записи в трудовой книжке.
… Агафонова просто не замечали. Для профессиональных музыкантов он был дилетант. У него не было ни диплома, ни каких-то других официальных бумаг, которые открывают двери... И вообще он не мог работать ни в какой официальной организации. Он не понимал, почему он должен ходить к кассе за зарплатой, почему он должен вообще где-то «числиться» - ведь он работает с утра до вечера, работает для людей, поет! Ему трудно было это объяснить.
Вот мы ехали в автобусе, он мог сказать: «Все, больше из этого автобуса никто не выйдет». Расчехлял гитару - и начинал петь. И пока он не переставал - ни один человек из автобуса не выходил. Все хватались за поручни… и слушали его.
Я помню, как его записывала Александра Александровна Пурцеладзе на маленький магнитофончик. Она спрашивала: Валера, а ты знаешь вот это? - и говорила два слова из какого-то романса. Он начинал петь. А это? Это? И Валера все пел. Не было практически того, чего он не знал. У него был чемодан нот, которые он скупал и списывал везде, где только мог...
Потом, когда уже романс стал немножко появляться на эстраде, тогда вспомнили про Агафонова, пригласили его в «Ленконцерт» уже во второй раз. Его слушал и Хиль в комиссии - он заставил Валеру петь больше трех часов. Ему просто понравилось. Все говорили: может, хватит? Он: нет, пусть поет! Может быть, он хотел дождаться: когда же Агафонов кончится? Агафонов был бесконечен!»

Из воспоминаний Татьяны Винниковой, второй жены Валерия Агафонова («Вечерняя Москва» от 2 сентября 1999 года):
«Когда мы с Валерой познакомились, мне было 24, а ему уже 35. Он тогда скитался по чужим домам, по мастерским художников. Пел всем, но официально нигде не работал, потому что потерял трудовую книжку. У него была масса друзей, его знали и любили в Ленинграде, а после выхода пластинок круг ценителей еще расширился, с ним невозможно стало появляться на улице - Валеру тут же кто-нибудь узнавал и пытался заманить к себе в гости.
… Помню, как впервые мы поехали на юг. Он впрыгнул в отходящий поезд с гитарой и одной-единственной рубашкой в чемоданчике. Остановились недалеко от Коктебеля, какая-то женщина дала нам на ночь палатку. А на другой день — вот удивительно, как к нему тянулись люди! — на набережной к нам подошел странного вида человек в тельняшке, берете и клешах, остановился около Валеры и говорит: «Вот ты, маэстро, и твоя дама будете жить у меня. Сейчас только выгоню своих жильцов». Это был дядя Вася-шкипер. За жилье с видом на море он с нас двоих брал пятьдесят копеек за сутки.
Валере очень хотелось поблагодарить ту женщину, которая нам дала палатку на первую ночь. Он написал ей письмо, а когда оставалось только поставить дату, он подумал-подумал и ляпнул: «1839 г.». Мне сначала показалось, что он ошибся, потом — что балуется, а оказалось, что у него на даты вообще никакой памяти не было — он жил в прошлом веке. Я пыталась расспрашивать Валеру о его жизни до нашей встречи, он рассказывал какие-то случаи, но ни разу не вспомнил, когда это произошло. Таких людей мне больше встречать не приходилось.
А однажды (к тому времени мы уже прожили несколько лет) я простудилась, он за меня очень испугался и ночи напролет читал мне наизусть Пушкина, Ахматову, Гумилева, Гоголя, Бабеля... Для меня тогда его фантастические память и эрудиция были настоящим откровением.
Сам он жил в каком-то нематериальном мире. Его не смущало, что одет в старенькое, чуть ли не мамино пальтишко и стоптанные ботинки. На сцену же выходил всегда в белоснежной рубашке, во фраке, обязательно при бабочке и в носках, которые непременно должны были чем-то (я и теперь не понимаю, чем именно) отличаться от тех, что надевают официанты. Потому что на сцене начиналась его истинная жизнь.
Меня часто спрашивают: может, Валера «добил» свое и без того больное сердце бесконечными волнениями на концертах? А я думаю наоборот: именно эти волнения, которые составляли основу его жизни, и помогли прожить ему аж 43 года. Мало? Но с таким недугом, какой был у него, люди вообще не живут.»

Из воспоминаний Олега Погудина, исполнителя русского романса (журнал «Весь мир» №41(2.2003)):
«Его первая пластинка «Песни сердца» была настоящим толчком к тому, чтобы я начал петь романсы. В шестнадцать лет я был опьянен исполнением Валерия Агафонова. И, хотя к тому времени его уже не было в живых, я многому у него научился. Он ушел из жизни молодым человеком, за сорок. Но то, что Агафонов сделал в своей первой пластинке, будучи непризнанным при жизни, лишенным даже возможности профессионально записываться, произвело эффект разорвавшейся бомбы. По искренности исполнения я никого не могу поставить в один ряд с ним. В его пении звучит такая правда!»